ЧАСТЬ 3. ТАРУСА

Вечерняя Таруса скудна на свет. Здесь густая ночь с увязшими в небе звездами. В малых городах небо кажется ближе – оттого его замечаешь. В Тарусе в это время года оно пасхально украшено бледной россыпью. Привычное вновь стало непоправимо далёким, каким, впрочем, быть и должно. 

Мимо вдруг прошли два мальчика, лет по десять. «Пора спать нах**!» – они пытались искусственно добавить своим голосам хрипа и грубости. У них не получилось. Я посмотрел на время – 20:05.

Наше утро проходило за чаем в большой комнате купеческого дома. Здесь когда-то был угловой камин, но его убрали. Может, оставшийся постамент засвидетельствовал существующую когда-то видимость отопления. Мне оставленный пустым без камина угол напомнил грустные рассказы Пришвина из «Мирской Чаши», где революционеры из далёких двадцатых в усадьбе Алексино поломали все ложные камины и начали в них жечь дрова.

Сегодняшнее небо плоское, цвета речной воды. Купеческий дом, где мы пили чай (а я ещё ел пряники) сохранился со времён постройки. Его не сожгли и не разобрали на дрова. Теперь в нём гостиничные номера и музыкальные классы.

Во дворе прибранные к стенам столики после банного застолья. На таких застольях обычно едят раков и пиво пьют. С другого торца дома крытая стоянка для автомобилей. Она увита плющом. Совсем ранним утром, ещё до чая, с той стороны кричал петух.

Вчера впрочем мы познакомились с тарусским гусем. Наш вечерний променад продолжался без случайновстреченных людей. Всё ещё не был до конца урегулирован вопрос сна, но на девять у нас был забронирован столик в подвальном ресторанчике. Вероятно, это было единственное место, где никогда не проводят поминок. Уютный, совсем камерный зал с мягким светом. Хороший, опрятный ресторанчик. 

Недалеко от барной стойки шумели празднующие что-то хорошее люди. Подавали утку, пшёнку, котлеты из оленя, дичь (не рябчик, вероятно, куропатка или перепел). Мы разговорились с моими спутниками.

 — Как вам Таруса?

— Пока не ясно, темно.

— Ну так, вроде хороший город.

Таруса живёт тем, что когда-то для неё сделал Паустовский. Писатель содействовал, ходатайствовал, напрягался. Очень уж притягателен берег Оки для добрых людей. Отчего-то их здесь было много. Может, сердце чувствует покой в крутых берегах, а может, их всех пленила здешняя красота. 

Фото из Тарусы Е. Сомова

В средних городах совсем не так. В моем родном городе много гениальных людей рождалось, жило, умирало. Но из них, кажется, никто так отчаянно не любил упрямые холмы. А для приезжающих мой город прекрасный, но слишком сокрытый за лоском фасадов самого западного из исконно-русских земель. Никто возле Днепра не построит себе деревянного домика с яблоневым садом, пока рядом красный кирпич крепостей и русское барокко в туманах.

Нам советуют к утке местное пиво – тарусского гуся. На выбор шесть сортов.

— Обязательно возьмите тёмное, стаут. Невероятное пиво. Я после рабочего тяжелого дня всегда себе беру, оно особенное.

Девушка ласкового рассказывает о гусе, о пивоварне, о стауте, о стойкой пене.

Пиво оказалось равноценным той искренности, с которой о нём говорили. Приятный сухой стаут с ореховым телом. Почти воздушное, такое, что обязательно пить в паузах между словами. Очень подходящее осенней Тарусе. 

Невероятно жаль, что неосуществим перевоз всех тарусских сортов дальше Москвы. Так же несправедливо, как неосуществимая доставка костромского сыра. В них есть примета тех мест, где их производят. 

Тарусское пиво ладное, лёгкое и по-хорошему простое, честное. Такое хочется налить любому гостю. Оно будто также неспешно сварено, как неспешны воды здешних рек. Но сварено ухватисто, крепкими по хозяйству людьми. То же и с костромским сыром. Это по-северному масляный, жирный сыр. Тот, что остается желанным даже в очереди на бирже в холодный день. Сам город в этом сыре, округлый, православно-купеческий. Одно наслаждение есть и пить в гостях.

В наш же купеческий дом мы вернулись поздно. В комнате натоплено. Легли наконец спать.

В антикварной лавке возле нашего постоялого двора пылятся пластинки от «Мелодии», все размером с блюдце. Множество неработающих фотоаппаратов «Зенит», пару нерабочих «Смен». Мы ищем картины маслом с Окой. Хочется взять себе домой.

 — Отчего у вас так много антикварных?

— У нас? А где вы видели?

— Ну я улиц не назову, но пару в городе видел.

Владелец лавки не допустил признания других консерваторов. Свое барахлишко всегда ценнее соседского. Но в Тарусе много антикварных лавок на квартал. Действительно старый город, с годами непрерванного накопительства. В другие антикварные мы так и не зашли.

Таруса совсем небольшая, с длинными улицами и домами в два этажа, не выше. Вот за деревянными воротами небольшой домик. Выкрашен в синий. Есть крыльцо с полукруглым козырьком. Здесь жил и работал большой русский писатель Константин Паустовский. Этот дом сделала для него жена. Она приехала первой и обустроила хозяйство, достроила дом, разбила сад. Паустовский приедет сюда позднее. 

Фото из Тарусы Е. Сомова

Экскурсию проводит невысокая женщина, немного моложе тех лет, пережив которые, становятся бабушками.

— Здесь восстановленная комната, такая, какой её задумывала жена (третья и последняя, Татьяна Арбузова, эффектная актриса). Вы видите нетронутое состояние, еще прижизненное. Нам бы конечно, подделать бы домик, да никто средств не даёт.

Ушел Константин Георгиевич и некому стало попросить.

В саду возле домика стоит стол, и на нём аккуратно сложены яблоки. После того, как мы уйдём, у хранителей музея продолжится своя жизнь. 

Они сядут за этот столик и поговорят о чём-нибудь простом и житейском и совершенно точно, что из их разговора Паустовский никуда не уйдёт.

— Бунин никогда никого не хвалил, лишь редко делал исключения, но в письме Паустовскому он пишет: хочу вам сказать о той редкой радости, которую испытал я.

На желтой бумаге своим дореволюционным почерком Бунин пишет слова благодарности собрату и упрекает последнюю фразу рассказа «Корчма на Брагинке», без неё рассказ был бы гениальным. Для Паустовского это письмо станет признанием таланта, Бунина он обожал. Впрочем, это письмо и для всех других остаётся признанием таланта Паустовского. 

Таруса вообще очень литературный город. От дождя укрываемся в тесных сенях дома Цветаевой. Точнее, в когда-то бывшем доме её  тётки, у которой Цветаевы часто гостили.

Тётка была состоятельной и совсем северных кровей, вроде датчанка. С нами ходят две девушки – подружки, а, может быть, и любовницы. 

Удивительный контраст с домом Паустовского. Там совсем другие люди. Там бабушка со своим мужем рассматривала каждый уголок, муж в своих руках что-то нежно сжимал, аккуратно закручивал, будто стесняясь, что свёрток вдруг развернётся. Это был сборник рассказов Паустовского. 

У Цветаевых я окончательно разнежился и купил сборник со штампом дома-музея. Подруге Марины Ивановны, Дьяконовой, посвящено «Мама в саду». С детства дружившая с поэтессой, она бывала гостьей и у Поленовых. Позднее она уехала – и стала Гала Дали. 

Дом Цветаевых расположен в другой стороне от дома Паустовских. Их семья жила богаче, но была настолько же несчастна. Кто знает, может, Таруса – единственное место, где им когда-то бывало хорошо. 

Сестра Ахматовой вернётся в Тарусу после долгих каторжных лет и там же скончается от болезни. Врачи так и не смогут помочь. Мы выходим из дома в совсем другую Тарусу. Тарусу совсем не светлой грусти Паустовского. Теперь нам надо заглянуть на кладбище, проститься перед уездом. 

Деревянный православный крест. Здесь предан земле Константин Паустовский. Простая могила. Могила того, кто уходил из жизни без обид, без противоречий, без ссор. Здесь похоронен прежде всего не писатель, а простой русский человек. Тот, кто мог принять похвалу Бунина за благословение и тот, кому в ноги падала Марлен Дитрих (он ведь сбежал из больницы, хулиган и как к такому не упасть). 

Отчего-то здесь так приятно и тепло сердцу, будто вовсе ни судьбы, сдувшиеся тяжелыми ветрами, ни смерть, ничто не тревожит. Наконец-то покой, наконец-то можно прогуляться вместе с любимыми по саду, сорвать яблоко и в беседке наблюдать за утками на маленькой речке. Никакой тоски, никакого горького чувства утраты. 

Да, действительно, здесь не осталось ничего от большого писателя, здесь человек, который всё понял. 

Такой же деревянный православный крест на могиле у великого соседа Василия Поленова. Его дети, когда узнали, пришли в ужас. Он же сказал, что ничего не нужно, попросил сделать так, как хочется ему. За Василия Поленова и за Константина Паустовского говорят их великие вещи, которые они всецело оставили нам, уйдя по по-простому светло.

Мы спускаемся вниз от кладбища по крутому спуску. Приятный прохладный ветер поднимается навстречу. Останавливаемся посередине подвесного моста. Под нами река Таруса. Чем-то похожа на родной смоленский Днепр. Тихая река, обаятельная. 

Невольно улыбаешься от здешних видов. Милы беспричинно. Здесь у реки, кажется, приходит полное осознание той простоты. Та легкость на могилах даруется после смерти лучшим людям. Даруется за бескорыстное соучастие к судьбе ближних, к судьбе всех, кто рядом. 

Эти места – маленькие проседи в грозовых облаках. Здесь можно вновь почувствовать надежду, помыслить, что будущее светло. Блаженное чувство, будто приблизился к чему-то успокоенному, почти райскому. Ни трагедий, ни кабачных пьянок, ни шутливой остроты. Благодать.

С Оки надувает холодный ветер. Мы идём на набережную после кофе с пышками. Все города на реках подчинены руслу. Если понять реку, то можно понять и город. От того все набережные разные, даже если похожи. 

На набережной элегантная фигура Беллы Ахмадулиной. Она вытянута вверх, будто ей не видны совсем те яркие тарусские звезды. Ахмадулина совсем иная, человек больших залов и софитов. Но ещё большей грусти о несбывшемся, вероятно самом желанном, знакомстве. «О, как сир этот рай и как пуст, если правда, что нет в нём Марины».

Но Марина есть в Тарусе до сих пор, точно также как и сама Белла, как Паустовский. Этот пленительный маленький городок заставляет упасть слезе в Оку. Рядом мои любимые люди, здесь хорошо. Я обнимаю свою музу, я совсем был бы не прочь построить на берегу нашу дачу.

От набережного холода отогреваемся теплом галерей. В Тарусе много независимых художников. Инерция искусства здесь была настолько сильна, что не скатилась с крутых берегов в тяжёлые времена. Сейчас мы можем смотреть на прекрасные вещи, вроде легких акварелей в один слой, или «Далматина в березнике», который будто охотится на тетерева. Вероятно, не случилось и мое важное знакомство. Сходить бы на охоту с Константином Георгиевичем.

Уезжаем из Тарусы той же дорогой, что и приехали. Впереди нас ждет мимолетный Серпухов, в котором мы провели ночь и утро перед отъездом в Поленово. 

ЧАСТЬ 4. СЕРПУХОВ

Центр Серпухова похож на северорусские города. В самом его сердце – биржа, куда стекаются все дороги. Привычный и почти знакомый уклад. Здесь неспешная жизнь, непопорченная столичным движением. Но всё же Серпухов другой, точно не северный.

Мы ходим по Ленинской площади, здесь ожидаемо поставлен Столыпин. 

Эти попытки примирить и не делать окончательного выбора остраняют всю Россию. Но выбор нужно сделать. Серпухов – русский город и таким будет всегда. Он аккуратно лежит возле соборного холма. Собор с большим куполом, похожим в своём объёме на купол Исаакиевского. Город каменный, значит на него были какие-то большие планы.

Фото из Серпухова Е. Сомова

В Серпухове непростительно много баров и ресторанов. Их все не обойти за три дня, но и в этот день у нас не получилось зайти ни в один. Народ гулял и шумел везде.

— Вы вот как к табачным изделиям относитесь?

Мы прошли ответ. Случайные разговоры так же пленительны уху, как подворотни – глазу. В них ничего особенного, пока не послушаешь или на заглянешь. Но необходимо заглядывать в каждый, там иногда встречаются важные вещи. 

Сесть за столик в ресторане мы не смогли. Похожее уже бывало с нами во Владимире. Поэтому мы зашли в бургерную в одном большом торговом центре. Долго выбирали ужин.

Рядом с нами молодые парни пили пиво в пластиковых стаканах. Говорили о делах и проделках.

— Да там хз, он загасился, скорее всего.

— Ну я в общем-то не знаю, к ней не поедем.

Я увлекся бургером и перестал слушать.

Мы купили еды домой и вернулись в квартиру. Многоэтажный панельный дом необычной серии в облицовочной плитке «кабанчике». Модернизм 70-х неплохо смотрится в сравнении с совсем типовой застройкой. Серпухов во многом экспериментальный.

Утро серое. Подгорела яичница. Мы выходим до набережной. Маленькие домики, бывшая промзона отданная искусству. Набережная удивительно хороша. Точное отражение города. 

В самом начале возле относительно диких мест рыбачит мужчина. У него вереница удочек и каждая ждет свою рыбу. Увеличивает ли это шанс успеха? Кто знает, кто знает. 

Набережная проходит под мостом и длится дальше. Река небольшая, и бетон прогулочных троп добавляет нужной весомости. Это тихое место, особенно вечерами, когда стихнет поток машин.

С соборного холма виден весь город. Мы спускаемся, чтобы пройти к другой церкви. Пасутся лошади. Их отпустили ощипывать лишнюю зелень холма. Мы их обнадёжили, и они облизали нам все руки. На спуске лошадь поскользнулась на грязи и чуть меня не сбила.

Фото из Серпухова Е. Сомова

В Смоленске я никогда не видел пасущихся свободно лошадей. Наш соборный холм окружен стенами и его постоянно от кого-то защищают.

Я хотел купить лошади яблоко, но нам пора было уезжать.